Крот 3. Сага о криминале - Виктор Мережко

– Очень. Боюсь, мать ждет печальная жизнь.

Виктор Сергеевич вздохнул, закурил, закинул ногу на ногу, поглядел через дымку на Поплавского.

– Когда будем выписывать нашу больную?

– Через день-два.

– Когда последний раз ее проведывали?

– Совсем недавно. Я ведь вам звонил.

– Ну да… То есть отсюда ее увезет господин Кузьма?

– Судя по их взаимной нежности, которую я наблюдал из этого окна, безусловно, он.

– Хочу попросить вас об одном одолжении.

Виталий Дмитриевич напрягся.

– Подержите Марину Ивановну здесь еще какое-то время. Ну недельку-полторы.

– Зачем?

– Затем, что я вас об этом прошу.

– Но из медицинского заключения видно, что она практически здорова.

Виктор Сергеевич достал из внутреннего кармана тугой конверт, положил перед доктором.

– Здесь достаточно, чтобы потребовалось дополнительное обследование больной.

Поплавский болезненно смотрел на него.

– Зачем вам это, Виктор Сергеевич?

– Затем, Виталий Дмитриевич, что я еще не готов к встрече с Мариной Ивановной. Даже если она будет жить у господина Кузьмичева.

Гость поднялся, направился к двери. Доктор поспешно сказал:

– Вам к больной лучше не идти. Визит может дать неожиданную реакцию.

Тот усмехнулся:

– Конечно. Я и не собирался ее навещать!

Кузьмичев сидел в уютном кабинете директора канала.

Шумно и возбужденно ввалился Василий Петрович.

– Ну как мы сработали? – Он остановился перед шефом, глаза его горели. – Бомба? Все в клочья?

Кузьмичев поднялся, приобнял его.

– Молодцы, поздравляю!

Телевизионщик заглянул ему в глаза:

– Вы чем-то огорчены?

– Озабочен. Теперь важно, чтобы бомба оказалась именно бомбой, а не пустой хлопушкой.

– Но ведь это только первый выпуск!

– Понимаю. Последующие выпуски должны быть еще жестче, наглее, если хотите.

– Не боитесь, что на нас могут обидеться?

– Кто, например?

– Власти предержащие. Ведь мы цапнули правоохранительные органы.

– А вы не боитесь?

Василий Петрович рассмеялся:

– Батенька! Как говаривал классик пролетарской борьбы: булыжник и бесстрашие – главные орудия журналиста… К тому же я всегда прикрыт широкой и чуткой спиной моего любимого шефа! Он всегда защитит меня!

– Кто, кроме вас и меня, посвящен в подготовку программы?

– Звукорежиссер и режиссер по монтажу.

– Дайте им охрану.

– Даже так?

– Нам будет спокойнее. Проведите с ними соответствующую беседу. И еще… держите исходники в личном сейфе.

…Когда Кузьмичев вышел из подъезда телекомпании, к нему направился невысокий невзрачный человек, в котором он не сразу узнал Конюшина.

– Сергей Андреевич!

Кузьма остановился, с явным неудовольствием смотрел на следователя. Охрана тоже насторожилась.

– Не бойтесь, – кивнул им Конюшин. – Я к Сергею Андреевичу по личному вопросу… – Приблизившись, он протянул руку.

Кузьмичев руку «не заметил», смотрел на следователя.

– Понимаю… – смутился тот. – Смотрел программу вашего канала. Потому и решил встретиться.

– Я спешу, – сказал Сергей. – Снова что-нибудь нарыли?

– Нет. Меня уволили.

– Поздравляю. Что требуется от меня? Подписать обходной лист?

– Остроумно, – усмехнулся Конюшин. – Мне нужна работа.

– Ничем не могу помочь.

– Я хороший работник.

– Я не занимаюсь юриспруденцией.

– Но вам, уверен, нужны специалисты по праву.

– У меня есть юрист.

– Знаю. Знаком… И тем не менее… – Следователь посмотрел на мощных охранников, попросил: – Можно я один на один?

– Нет, – ответил за них Кузьмичев. – Они умеют не слышать.

– Хорошо… Возьмите меня на работу, Сергей Андреевич. Не пожалеете. Я знаю о других больше, чем они о себе. Поверьте.

Кузьмичев прикинул, кивнул:

– Хорошо. Завтра жду вас у себя. – И направился к машине.

Таким раздраженным Кузьма Николая еще, пожалуй, не видел. Тот какое-то время не находил слов, чтобы высказать свое возмущение, по привычке выхаживал из угла в угол комнаты, стараясь справиться с гневом.

Остановился напротив Сергея, резко, в лоб заявил:

– Это не просто телепередача! Это опасная акция. Такие вещи необходимо согласовывать.

– А как еще оправдать освобождение Сабура?

– Но не с помощью же двусмысленных намеков, обливания грязью всех и вся. Текст ведущего ты смотрел предварительно?

– Я ему доверяю.

– Есть хорошая русская поговорка: доверяй, но проверяй… – Николай взял с подоконника листок бумаги, процитировал: – «Хочется только дать совет правительству, власти, тем же законодателям – депутатам Госдумы: не зарекайтесь ни от сумы, ни от тюрьмы. Все мы смертны, все ходим под богом, все можем споткнуться…» Что за намеки, что за двусмысленность? Играйте, но не заигрывайтесь, господа! Это не просто журналистские штучки, а вызов, серьезное обвинение – милиции, прокуратуре, власти. Завтра на тебя наедут, и я не смогу помочь. Потому что наедут по делу.

– Буду отбиваться.

– Не отобьешься. Засунут в ту же Бутырку и сгноят там. Ты что, не понимаешь этого?

– Понимаю! И понимаю также, что любого – меня, Сабура, даже тебя… любого! – элементарно можно сгноить в тюрьме! Уголовное дело завели, и нет человека! Никто никогда ничего не докажет! Придуман новый способ борьбы с неугодными – через уголовные дела. А их завести проще, чем два пальца обосс… Не туда глянул, не там чихнул, не в тот магазин зашел. Пять рублей забыл внести в налоговую декларацию, и все! Дается команда – завести уголовное дело! – и команда тут же исполняется. Ты сам это не понимаешь, что ли?

– Понимаю. Потому и огорчен передачей.

– Значит, я переоценил твои возможности и возможности твоих служб.

– Конечно переоценил… Мы не всесильны. Амбиции и выход на самый верх есть не только у нас, но и у милиции, и у прокуратуры. И мы не всегда можем их остановить… – Николай снова прошелся по комнате, чертыхнулся. – Может, проще прикончить этого старого наркомана в тюрьме и не подставлять тебя?

– Вместо «старого наркомана», как ты говоришь, в кресло короля сядет другой, молодой… А к нему попробуй протоптать дорожку.

– Тоже верно… Значит что, будем под твою телевизионную возню освобождать?

– Безусловно. А уберем, как только определим преемника. Важно взять под контроль всю наркосеть.

Николай наконец справился с раздражением.

– Когда в эфир пойдет следующий выпуск?

– Через неделю.

– Рекомендую не снижать напора. В противном случае обиженная сторона воспримет это как капитуляцию, и уж тогда точно даже я не помогу тебе.

– А если все же ко мне заявятся парни из следственных органов?

– Это даже хорошо. Сабура выпустят, тебя посадят. И братва станет относиться к тебе с доверием. По крайней мере, Сабуру не к чему будет придраться.

Оба невольно рассмеялись шутке.

Дача, в которую Глеб привез Оксану, была большой, деревянной и какой-то бесконечной. Здесь была уйма комнат, лестницы переходили с этажа на этаж, и девушка никак не могла в них сориентироваться.

Она забралась на самый верх, сидела чуть ли не на крыше и, услышав шум приближающегося автомобиля, насторожилась, попыталась быстренько спуститься.

Глеб шел навстречу с сумками в руках, улыбался:

– Привет.

– Привет. – Она едва ли не бросилась его обнимать, но вовремя остановилась. – А я было испугалась.

– Жрачку привез, – кивнул парень на сумки. – Голодная?

– Слегка.

– Я тоже… Пошли в дом, что-нибудь приготовишь.

…Они сидели в столовой за большим столом, с удовольствием уминали поджаренное мясо, приправленное острым соусом.

– Вкусно, – заметил Глеб. – Умеешь!

– Мама научила.

– Мама? У тебя есть мама?

– Была.

– Умерла, что ли?

– Живая… только… – Оксана замялась.

– Что – только?

– В тюрьме она.

– Сидит, что ли?

– Ну не работает же!

– За что?

Оксана отложила вилку.

– Можно не сейчас?

– Как хочешь.

Какое-то время помолчали. Оксана спросила:

– А Виктор Сергеевич мной не интересовался?

Глеб ухмыльнулся:

– Скучаешь? Интересовался, хорошо ли я тебя зарыл.

– Боже… – Девушка отложила вилку, глаза ее заблестели от слез. – Боже мой… Какой ужас.

Глеб взял салфетку, протянул ей. Она вытерла слезы, высморкалась.

– А долго я буду здесь… сидеть?

– Пока он… твой друг… будет коптить небо.

– Как? – не совсем поняла Оксана.

– Очень просто. Подохнет твой Виктор Сергеевич – выйдешь отсюда. Будет жить вечно, и ты здесь сгниешь… А куда ты можешь деться, если в любой момент с тебя скальп снимут?

– А ты… ты меня не бросишь?

– Пока не знаю. Может, и не брошу. Мне ведь тоже особенно деваться некуда.